1944
Если я не вернусь, дорогая…
Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это — другая,
Это значит — сырая земля.
Это значит — дубы-нелюдимы
Надю мною грустят в тишине,
А такую разлуку с любимой
Ты простишь вместе с родиной мне.
Только сам я всем сердцем и внемлю.
Только вами я счастлив и был:
Лишь тебя и родимую землю
Я всем сердцем, ты знаешь, любил.
И доколе дубы-нелюдимы
Надо мной не склонятся, дремля,
Только ты мне и будешь любимой,
Только ты да родная земля!
1942
Георгий Ушков
Другу
Четвертую ночь
к нам совсем не приходит луна.
И ветер морской
за порогом без умолку бьется.
Давай в темноте
хорошо погрустим у окна:
Быть может, вдвоем
нам вторично грустить не придется.
Давай же, дружище,
менять эту ночь на стихи;
Пройдем нашу юность,
пройдем нашу дружбу сначала, —
Пока еще ночи бакинские очень
тихи,
Пока полевая теплушка
меня не умчала.
«У нас уже с деревьев на ветру…»
У нас уже с деревьев на ветру
Ковром шушинским пала позолота,
И голубой порошей поутру
Затягивает желтые болота.
Я гость здесь в этой хмурой стороне,
Но, солнечный товарищ мой далекий,
Мне с каждым днем становятся родней
И эти непроезжие дороги,
И трупы сломанных войной берез,
И боль еще дымящихся развалин,
И дети в них, печальные до слез,
И деревень старинные названья.
Товарищ мой, рассвет еще далек,
Кусочек неба звездами украшен,
В немецкой фляжке тлеет фитилек,
И жадно спят бойцы, устав на марше.
Еще немало дней нам глину мять,
Шинелей не снимать в походе длинном, —
Чтоб в стороне чужой чужая мать
Меня, прижав к груди, назвала сыном.
Западный фронт,
1 октября 1943 г.
Иван Федоров
Родной берег
Река торопливая, тальник,
Деревья и луг заливной,
Вечерняя дума о дальних
Дорогах,
изведанных мной.
И чем этот берег дороже
Другого —
едва ли пойму.
Он был моим детством…
И кто же,
Старея, прощает ему
Те ранние наши печали,
Те странствия наши в тоске,
Те скорби, тот крохотный ялик,
Забытый на мокром песке?
Не скоро, наверно, устану
Вот так вспоминать у реки
Белесый простор Казахстана
И мглу Уссурийской тайги —
Те дали, где шел я, ведомый
Такой перекатной волной,
Которая засветло к дому
Приводит на берег родной.
Конница
Был воздух чище влаги родниковой
(Два-три в году — так редки эти дни) —
Шла конница, притуплены подковы
Об острые карельские кремни.
Когда прошли по-боевому споро
Два скорбных, неоседланных коня,
Я шапку снял, — почтил бойцов, которым
Не довелось прожить такого дня.
1940
Память о детстве
Когда Папанин в океане
Ледовом вырос, как гора,
Дворы покрыла ропаками
И айсбергами детвора.
Кто: те ли, эти ли любимей?
Равно имели мы в виду
И тех, дрейфующих на льдине,
И этих, зябнущих на льду.
Нам дорог берег, обретенный
Отцами в схватках боевых.
Котовский, Щорс, Чапай, Буденный —
Герои сверстников моих.
Есть, не в пример наукам хитрым,
Совсем нехитрая одна:
Распознавать по детским играм,
Чем озабочена страна.
Юрий Черкасский
Письмо в ячейку
Земля еще не остыла, еще солона от крови,
В углах еще не проветрен пятнадцатилетний
дым,
Стены щербаты от боя, заплаты видны
на кровлях,
И клонятся к братским могилам еще молодые
сады.
На этой меченой почве, ячейка, меня ты
растила,
Учила простым приемам слесарного ремесла,
Учила глядеть в горизонты, помнить седые
могилы,
Учила не оступаться — и вместе со мной
росла.
Испытывала — походом, скупым
комсомольским уставом,
Водою и хлебам ржавым, широкой постелью
из трав,
Мечтою необычайной в часы, когда душные
травы —
Чабрец, и полынь, и мята отравнее всех
отрав.
Учила сквозь окна, сквозь двери и
замкнутые заборы
В самое сердце глядеться и видеть друзей
и врагов,
Насыпала полные горсти мозолей крутых
и отборных,
Чтоб я не боялся осколков, выступов и углов.
Ты так меня проводила, — земля остынет
не скоро,
Но скоро тяжелой походкой пройдет
настоящий дым,
Бери же у старых зрелость, а их обучай
задору
И силу храни сухою, как порох сухим. Иди!..
Крутых и отборных мозолей насыпала
полные горсти,
Открыла мне семафоры, и я тебе говорю:
Через дороги и версты, через поселки
и версты,
Через бескрайние версты короткое —
благодарю.