1917
Василий Кубанёв
В дни разлуки
Исходи весь город
Поперек и вдоль —
Не умолкнет сердце,
Не утихнет боль.
В чьих-то узких окнах
Стынет звон и свет,
А со мною рядом
Больше друга нет.
Сколько недосказано
Самых нежных слов.
Сколько недосмотрено
Самых нужных снов!
Если б сил хватило,
Можно закричать:
На конверте белом
Черная печать.
И знакомый почерк
Поперек и вдоль.
Чем письмо короче,
Тем длиннее боль.
В дни разлуки дальней
От любимой весть —
Самое большое
Из всего, что есть.
Ты должен помогать
Ты тоже просился в битву,
Где песни поют пулеметы.
Отец покачал половой:
— А с кем же останется мать?
Теперь на нее ложатся
Все хлопоты, все заботы.
Ты будешь ее опорой,
Ты должен ей помогать.
Ты носишь воду в ведрах,
Ты колешь дрова в сарае,
Сам за покупками ходишь,
Сам готовишь обед,
Сам починяешь радио,
Чтоб громче марши играло,
Чтоб лучше слышать, как бьются
Твой отец и сосед.
Ты им говорил на прощанье:
— Крепче деритесь с врагами! —
Ты прав.
Они это знают.
Враги не имеют стыда.
Страны, словно подстилки,
Лежат у них под ногами.
Вытоптаны посевы,
Уведены стада.
Народы в тех странах бессильны
Как птицы в железной клетке.
Дома развалены бомбами.
Люди под небом сидят.
Дети бегут к казармам
И выпрашивают объедки,
Если объедки останутся
В котелках у чужих солдат.
Все это видят люди,
Все это терпят люди.
Зверь пожирает живое,
Жаден, зубаст, жесток.
Но недолго разбойничать
Среди людей он будет:
Наши трубы пропели
Зверю последний срок!
Отец твой дерется с врагами.
Тяжелая это работа.
Все люди встают, защищая
Страну, как родную мать.
У нее большие хлопоты,
Большие дела и заботы.
Ей трудно бывает порою.
Ты должен ей помотать.
Июль 1941 г.
Михаил Кульчицкий
Мой город
Я люблю родной мой город Харьков —
Сильный, как пожатие руки.
Он лежит в кольце зеленом парков,
В голубых извилинах реки.
Я люблю, когда в снегу он чистом
И когда он в нежных зеленях,
Шелест шин, как будто шелест листьев,
На его широких площадях.
От Москвы к нему летят навстречу
Синие от снега поезда.
Связан он со всей страною крепче,
Чем с созвездьем связана звезда.
И когда повеет в даль ночную
От границы орудийный дым,
За него и за страну родную
Жизнь, коль надо будет, отдадим.
«Самое страшное в мире…»
Самое страшное в мире
Это быть успокоенным.
Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело свое граненое
Японской гимнастикой мучил.
Самое страшное в мире
Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек смелых,
Которые в чужом городе
Пишут поэмы под утро,
Запивая водой ломозубой,
Закусывая синим дымом.
Самое страшное в мире
Это быть успокоенным.
Славлю солдат революции,
Мечтающих о грядущем.
Славлю солдат революции,
Склонившихся над строфою,
Распиливающих деревья,
Падающих на пулемет.
1939
«Война совсем не фейерверк…»
Война совсем не фейерверк,
А просто трудная работа,
Когда, черна от пота, — вверх
Спешит по пахоте пехота.
Марш!
И глина в чавкающем топоте
До мозга костей промерзших ног.
Наворачивается на чоботы
Весом хлеба в месячный паек.
На бойцах и пуговицы вроде
Чешуи тяжелых орденов:
Не до ордена. Была бы родина
С ежедневными Бородино.
26 декабря 1942 г.
Площадь Дзержинского
Я вышел
Из сада в тумане
На площадь в разливе огней.
Ее обскакавши, устанет
Сильнейший из наших коней.
И лунного света снежинки
Упали…
И сад посинел…
Гранитная площадь Дзержинского
Сера, как его шинель.
Его гимнастеркой и кителем
Шуршит, чуть задумавшись, сад.
Пришедшему новому жителю,
Как новому другу, я рад.
Спасал он Архангельск
И Киев
От смерти, что в черных стволах,
Бессонные ночи сухие
Над жестким квадратом стола…
И приговор честен и грозен
Над подписью
Тверже штыков.
Дзержинского подпись привозит
В голодный детдом молоко.
Повеяло утром и холодом,
И воздух кристален и чист.
Встает
Над родным моим городом
Живой и высокий чекист.
И образ встает
Командира,
Железного большевика.
Глаза его смотрят над миром
Зрачками всех окон ЦК.